леди и джентльмены

Fair leave and large security. How may
A stranger to those most imperial looks
Know them from eyes of other mortals?

— Shakespeare, Troilus and Cressida I, 3.

К ночи туман сгустился сильнее, хотя, казалось, было уже некуда.
За окнами веранды, где в сумерки виднелась пара домов, а временами и соседний перекрёсток, колыхалась сплошная белёсая муть, в которой терялся даже ряд фонарей, уходивших к гавани. Чай с молоком, подумал Уормолд, без особой надежды протёр стекло рукавом, покачал головой и поплёлся обратно в бар. Спать совершенно не хотелось, ныла больная нога, и из-за проклятого тумана казалось, что мир за стенами отеля то ли переменился, — неизвестно, что там, и где ты, вздохнул Уормолд, — то ли вовсе исчез.

Товарищи Уормолда по несчастью, пассажиры отменённого парома, давно отчаялись и разошлись по своим номерам, лишь две ветхие старушки упрямо бодрствовали в холле, поглощая не первое ведро чая и тихо переговариваясь, — та, что была в сером дорожном костюме, вязала, проворно щёлкая спицами, — да в баре сидел долговязый англичанин, который ещё на пристани говорил, что сегодня паром ни за что не отправится.

— Повторить, мсье? — почти без вопроса в голосе произнёс бармен. — Un petit cognac?

Уормолд кивнул, взял бокал и, оглянувшись, обнаружил, что долговязый смотрит на него с каким-то весёлым интересом.

— Я вообще-то не люблю коньяк, — зачем-то пояснил Уормолд. — Но виски у них стоит несусветных денег, а для дайкири холодновато.
— Дайкири? Память о Карибском побережье? Вы долго там жили?
— Был торговым представителем на Кубе. Почти двадцать лет.
— Изрядный срок.
— Целая жизнь, можно сказать. А вы, надо полагать, моряк? Судя по тому, как вы сразу всё поняли про туман.

Долговязый отсалютовал бокалом и кивнул.

— Так точно, воевал во флоте. Может, присядете ко мне? Раз уж мы с вами всё равно остались вдвоём держать оборону?

Уормолд на мгновение задумался, а потом с неожиданной для самого себя готовностью подхватил бокал и переместился за столик долговязого.

— Не вдвоём, — сказал он, устраиваясь в кресле. — В холле окопались две стойкие пожилые леди.
— Мисс Калберт и миссис Ленгстон. Они сёстры. Достойнейшие дамы старой закалки.
— Надо же, вы успели с ними познакомиться!.. Кстати, меня зовут Уормолд. Джеймс Уормолд.

Он протянул руку поверх стола.

— Дэвид Сомерсет, — пожимая её, представился долговязый. — Был на континенте по делам фирмы.
— А у нас что-то вроде запоздалого свадебного путешествия. Мы впервые смогли вырваться в отпуск после свадьбы. Но Беатрис, моя жена, поднялась в номер, она слишком устала. К тому же, у неё всё равно нет при себе вязания.

Сомерсет рассмеялся.

— Мисс Калберт придерживается довольно суровых взглядов на праздность.
— Такой была моя бабушка Кэти. Мы звали её бабушкой Кэти, но на самом деле, она приходилась бабушке сестрой. Только она всё время что-то шила.
— Моя тётушка вышивала. За то время, что я у неё жил до школы и потом, на каникулах, она вышила, кажется, несколько миль канвы.
— Она вас растила?
— Да, я довольно рано лишился родителей, и тётя Чармейн, как могла, заменила мне семью. Боюсь, я служил для неё источником вечного разочарования: поведение моё было крайне далеко от того, что она считала достойным юного джентльмена.
— Но, судя по всему, именно благодаря ей вы с таким вниманием относитесь к пожилым дамам, — заметил Уормолд.

Сомерсет отпил из своего бокала, взглянул на Уормолда и задумчиво произнёс:

— Отчасти. Знаете, мистер Уормолд, можете считать меня сентиментальным, но если бы меня спросили, что для меня Англия, я бы прежде всего вспомнил наших старушек. Безупречно воспитанных, стойких в невзгодах и приверженных традициям...
— ...зорко следящих за соседями и сующих нос не в своё дело.
— Именно, — кивнул Сомерсет. — Именно это и делает их подлинными хранителями королевства: они знают всё обо всех и бдительно следят за происходящим.

Уормолд озадаченно поднял глаза на Сомерсета. Тот вдруг с усилием сглотнул, поставил бокал на стол и закашлялся, прижимая ладонь к груди.

— Боюсь, я не вполне оправился от болезни, — заметил он, откидываясь в кресле, когда приступ прошёл.

Выглядит он и правда не очень здоровым, подумал Уормолд, — серый, осунувшийся, под глазами синяки, — а я только сейчас заметил. Куда это годится, на моей-то работе.

— Вы полагаете, что сохранение королевства требует вмешательства в частную жизнь? — спросил Уормолд, когда Сомерсет отдышался.
— Я полагаю, что право на частную жизнь заканчивается там, где начинается общая безопасность.
— И этому вас научили английские старушки?
— Можно сказать и так. По крайней мере, одна из них, приятельница тёти Чармейн, в своё время убедила меня, что лезть не в своё дело бывает совершенно необходимо.
— Интересно, как.
— Если вы не собираетесь спать и вам действительно интересно, могу рассказать. История поистине примечательная.

Уормолд искоса взглянул в сторону холла, увидел поблёскивающие спицы в руках мисс Калберт, суровый бант на шляпке миссис Ленгстон, бельма тумана в стёклах входной двери — и подумал: почему нет, до утра ещё далеко.

— Уверен в этом и с удовольствием послушаю.
— Я уже упомянул, — начал Сомерсет, — что жил у тёти Чармейн до школы, около года. Мисс Марпл, давняя тётушкина приятельница, приехала навестить её в конце лета, как раз, когда вся деревня была взбудоражена смертью Доры Хатчинс, безобидной старой девы лет пятидесяти, зарабатывавшей на жизнь уборкой. Дору нашли повешенной в её собственном доме на шнуре от штор. Что могло заставить её так поступить, было совершенно непонятно, хотя в деревне поговаривали, что в последнее время Дора слегка повредилась в уме: стала путать имена, нести всякую чушь и странно себя вести. То она рассказывала после воскресной службы, что кто-то перекрасил у неё под окном флоксы, то заявила, что доктор Элленби держит свою покойную жену в стенном шкафу, то назвала свою соседку миссис Фиппс "мамой".
— Увы, такое случается.
— Так же рассудила и вся деревня. Однако мисс Марпл что-то насторожило, и, как оказалось, старая леди была права. Собственно, поначалу я не обращал на происходящее внимания, гоняясь по округе на велосипеде и приводя в отчаяние тётю Чармейн, но потом мисс Марпл призвала меня на помощь. Раз уж я всё равно дотемна езжу по деревне, сказала она, не мог бы я посмотреть, у кого в саду растут флоксы. А дальше мисс Марпл шаг за шагом раскрыла преступление — и не одно, а целых два: убийство Доры Хатчинс и подлог завещания миссис Элленби.
— И ей хватило для этого флоксов?
— Представьте себе, куста флоксов, деревенских сплетен — и небольшой помощи одиннадцатилетнего мальчишки.
— Кто оказался злодеем?
— Доктор Элленби, разумеется. И его медсестра, миссис Нокс. История стара как мир: доктор женился на своей пациентке, богатой наследнице. И, что важнее, единственной, поскольку отец миссис Элленби в своё время лишил наследства старшую дочь, вышедшую замуж против его воли. Она умерла совсем молодой, и её сыну миссис Элленби, видимо, очень любившая сестру, собиралась оставить большую часть своего немалого состояния. Но буквально за день до смерти она вызвала из Кентербери поверенного и переписала завещание, вовсе вычеркнув из него племянника.
— И в чём же состоял подлог?
— Дело в том, что миссис Элленби была уже мертва, когда поверенному позвонили с просьбой приехать. Её роль сыграла миссис Нокс, обладавшая с нею определённым внешним сходством — плюс грим и парик, которые тоже по просьбе мисс Марпл обнаружил ваш покорный, забравшись в сарай в саду миссис Нокс. Тело миссис Элленби в это время лежало в стенном шкафу, что и увидела несчастная Дора Хатчинс, поплатившаяся за это жизнью.
— А флоксы?
— Доктор и миссис Нокс, заподозрив, что Доре что-то известно, решили её отравить, для чего подмешали в сахарницу в её доме некий препарат из своей аптеки. В дом доктор попал через окно и, вылезая, неловко упал в клумбу с флоксами, переломав цветы. Миссис Нокс успела пересадить несколько кустов из своего сада, но они слегка отличались оттенком. Однако Дора Хатчинс начала болтать в деревне, и доктор Элленби, не дожидаясь, пока лекарство накопится в организме и начнёт действовать, задушил бедняжку, представив всё, как самоубийство.
— То есть, мысли у неё путались под действием препарата?
— Да.
— Поистине, удивительная история. Если бы не любопытная пожилая леди... Да, мистер Сомерсет, вынужден признать, вы были правы.

Сомерсет повращал пустой бокал за ножку и поднял на Уормолда внимательные серые глаза.

— Мисс Марпл оставила в моей жизни глубокий след. Уезжая, она сказала мне, что именно то, за что меня журила тётя Чармейн, может однажды принести пользу: излишняя энергичность, решительность и, да, неумение вести себя, как положено благовоспитанному юному джентльмену. Благовоспитанные джентльмены, знаете ли, не лазают по чужим сараям в поисках улик. Той осенью я уехал в школу, и в ноябре, на свой день рожденья, получил от тёти Чармейн посылку, в которую была вложена книга, присланная мне мисс Марпл — книга о том, как писала мисс Марпл в приложенной открытке, что иногда совать нос не в своё дело совершенно необходимо. "Тридцать девять ступеней", вы её наверняка читали.

Уормолд залпом допил коньяк и слегка поморщился.

— Читал, в детстве. Но я не люблю шпионские истории. Пожалуй, я закажу ещё выпить. Вы позволите вас угостить, мистер Сомерсет? Шампанское, судя по бокалу?
— Нет, — улыбнулся Сомерсет, — это моя собственная фантазия на коктейльную тему. Джин, водка, "Кина Лиллет", лимонная цедра. И — взболтать, не перемешивать.